Комбинации против Хода Истории

31.
    Каждое движение правой руки стоило боли. Он прицеливался, скрипя зубами. Боль пульсировала под мышкой, отдавалась в локтевой сустав.
    – Впустите меня! – крикнул Зверянский.
    Раненый убрал палец со спускового крючка.
    – Идите сюда, доктор! Советская власть вам зачтёт.
    Зверянский подхватил чемоданчик с инструментами, неторопливо направился к домику. Левая рука согнута, кисть поднята на уровень головы; доктор, улыбаясь, показывает окошку растопыренные пальцы.
    Усольщиков, лёжа за могилой, перекрестил его в спину, пробормотал:
    – И немолод, и – врач, а – сорвиголова! О–ох, болит душенька...
    – Это называется: потери растут! – бросил поручик.
    Впустив Зверянского, заперев дверь, гигант указал стволом пистолета на чемоданчик:
    – Покажьте саквояжик.
    Глянув в него, скользнул к одному окошку, к другому. Понаблюдав, повернулся к доктору. Тот стоял, подняв мускулистые руки, кряжистый,
    гладко выбритый, тугощёкий. "А как в клетку к тигру входят... – мелькали мысли, – или на войне изо дня в день – вставай и иди: под пули, на колючую проволоку, на штыки, под сабли конников..."
    – Дрожите, – умилился Пудовочкин. Левой ручищей похлопал доктора по карманам.
    "Какие ангельски чистые глаза! – с ужасом подумал тот. – Какое  добродушие! Хоть в няньки к младенцу нанимай".
    – По имени–отчеству как будете?
    Зверянский ответил. Спросил, нельзя ли опустить руки?
    – Угу.
    Доктор глубоко вздохнул, чтобы не так учащённо вздымалась грудь. Огляделся в тесной низкой избе. Ярулкин сидел на лавке у стены; глаза полузакрыты, под носом и на подбородке запеклась кровь. Рядом, поставив ноги на пол, лежала боком на лавке его жена, молча следила за пришельцами. Пудовочкин, посматривая в окно, спросил доктора:
    – Вас мой комиссар прислал?
    – В какой–то мере...
    Зверянский, волнуясь, соображал: что он, собственно, сможет здесь сделать? Не дал ли маху, придя сюда?
    – Он не захвачен? Отбивается? Что с ним?
    – У него всё в порядке. Ваш отряд, впрочем, истреблён!
    – Ой ли?
    Доктора пронял озноб: до того неузнаваемо изменились глаза Пудовочкина. Они точно уменьшились, остекленели. В Зверянского впились ледяной испытующий ум и злоба. Через мгновение глаза сделались мутными, как бы пьяными. И лишь затем опять стали прозрачно–добродушными, простецкими.
    – Ну, вы обманывать не будете, – тепло сказал Пудовочкин.
    – Стало быть, перебили недотёп. Чего там – других наберём...
    Миг – и он у окошка. Трижды стрельнул в него из пистолета. Вот он уже возле другого окна, у которого стоит "винчестер". Быстро прицеливаясь, послал три пули из него.
    – Подбираться начали, хулиганы! – И беззлобно рассмеялся.
    Из–за могил донеслось:
    – В дом не стрелять! Там доктор!
    – Теперь будут нянькаться, – любовно заметил Пудовочкин.
    – Вон этих, – кивнул на Ярулкиных, – спалили б со мной за милую душу. А с вами
    – никак и никогда! Я эту публику знаю. У них – фасон! Не пускали вас ко мне идти, а? Эх, и отменно вы им поднас...!
    У доктора защипало корни волос. "Если я ничего не смогу и он окажется прав, – резнуло по нутру, – о! Лучше броситься на его пулю."
    Те, кто пытался приблизиться к избёнке, в растерянности лежат за могильным холмиком. Поручик извивается, кусает руку. Пуля раздробила ему голень.