Mabbitt блог

Случилось это в ночь перед Рождеством. Мы живем одни: Я, мой сын Макс и кот. На кухне у нас всегда стоял кувшин с водой, он был толстостенный, сделанный из какого-то небьющегося стеклопластика. Специально купила такой, чтобы Макс не разбил — он любитель случайно разбитой посуды.

Утром 7-го числа я вышла на кухню, налила себе кофе, а Максу чай, и взяла кувшин с водой, чтобы разбавить кипяток. Тут у меня просто отвалилась челюсть: от толстой стенки кувшина сверху был просто ОТКУШЕН большой кусок стеклопластика. Именно откушен, как если бы взяли плитку шоколада и откусили всеми зубами разом. В откушенном полукруге был виден след от каждого зуба. Я соображала минуты две и стала искать куски стекла, но их не было нигде. Я побежала в спальню к Максу: «Это ты?». «Я что, дурак, стекло жевать? Спроси кота», — пошутил мой скептик. Я примерно рассчитала: рот, откусивший кувшин, был больше пасти кота и меньше рта Макса. Да и не в силах человек или животное откусить так. В очередной раз мои волосы встали дыбом от понимания того, что ЭТОГО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ. Я потыкалась с этим кувшином по квартире и ничего лучшего не придумала, как выбросить его в мусоропровод. Очень теперь жалею — надо было оставить для демонстрации скептикам. Но, поверьте, тогда мне было не до этого, мое сердце колотилось в груди, как сумасшедшее. И вот уже почти год, заходя на кухню, я бросаю взгляд на банку с водой: целая ли?

Я понимаю, что мне вряд ли кто-то поверит, так что все равно, где рассказывать. А рассказать нужно, потому что мне настолько не по себе, что земля из-под ног уходит.

Неделю назад моя любимая тетка покончила с собой. Уже хватит, чтобы было плохо, но слушайте дальше.

У нее был сын, то есть он и сейчас есть — Кирюша, мой двоюродный брат. Тетя его в 42 года родила, до этого не могла родить вообще — выкидыш за выкидышем. Ему сейчас три года. Год назад он заболел — не усваивал почти никакую пищу, худел. Оксана (моя тетя) ходила по врачам, каждый день стояли в очередях, диагнозов малышу понаставили штук тридцать. Назначали разное лечение, что-то помогало, что-то не очень.

Два месяца назад на Кирюшу было невозможно смотреть — аж прозрачный был. Оксана, последние полгода хватавшаяся за любую возможность, в том числе за нетрадиционную медицину, собрала вещи и повезла сына к какой-то бабке куда-то под Красноярском. На расспросы «куда» отвечала, что нельзя рассказывать, условие такое. И кто ей на эту бабку указал — тоже не говорила. Муж ее хотел с ней поехать, но она истерику устроила. Он и отпустил — тоже в отчаянии был.

Вернулись Оксана с Кирюшей через неделю. В мальчике сначала перемен заметно не было, но уже через дней десять стало понятно — пошел на поправку. Ел, кожа розовела, говорить начал (а до этого молчал из-за слабости). И никого не удивляло, что Оксана из дома не выходит — мол, от сына не может оторваться. А потом Иван (её муж) стал как-то настойчиво просить мою маму (они близняшки с Оксаной) с ней поговорить по душам.

В общем, это были очень неприятные моменты, когда мы начали понимать, что Оксана, кажется, повредилась рассудком. Она все чаще плакала, то брала сына на руки, то не подходила к нему часами, отворачивалась. И начала бить себя — то уставится в зеркало и вдруг даст себе пощечину, то начнет кулаком по бедру бить до синяков.

Но сама она всем говорила — стресс, пройдет. А потом попросила меня познакомить ее с Михаилом. Михаил — это мой друг детства, а сейчас он православный диакон. Оксана вдруг решила, что ей нужно поговорить со священником. Михаил ей объяснял, что исповедовать он по чину пока не может, да и она не крещеная, но она уговорила его ее выслушать. А через два дня повесилась...

Вы понимаете, какое это горе — мать маленького ребенка, жена любящего мужа. На поминки собрали только близких родственников — Иван никого из посторонних видеть не хотел. И Михаила позвали. И всем было очень плохо. Под утро моя мама уснула вместе с Кирюшей, Иван целенаправленно напился, а мы с Михаилом сидели в комнате в каком-то отупении. И тут Михаил заплакал, попросил прощения, сказал, что не может в себе это держать. Хотя Оксана просила его хранить это в тайне.

В общем, что она ему рассказала... Она рассказала, что у нее было два сына — близнецы Кирилл и Иван (второй именован в честь отца). И болезнь у них была одинаковая. И когда она привезла их к бабке, та ее заговорила как-то, словно загипнотизировала, и сказала, что от одного ребенка ей придется отказаться — тогда второй выздоровеет. Оксана была как пьяная, не могла себя контролировать. Назвала Кирюшу, потому что он у нее на руках был, а Ванечка — в переноске. И когда бабка велела ей уходить, встала и вышла, как была, с Кирюшей на руках. Очнулась уже в Красноярске, но тут оказалось, что ни муж, ни кто другой вообще про второго ребенка и знать не знают. Ни вещей его не было, ни самого его в семейных фильмах.

Она два месяца разрывалась, думала, то ли это она с ума сошла, то ли правда отдала одного ребенка за другого. И не выдержала в итоге.

А потом Михаил дал мне фотографию, которую оставила у него Оксана — не хотела, чтобы муж видел. Цветной снимок 10 на 15 сантиметров. Я помню тот день, когда он был сделан — летом 2010 года мы гуляли с Оксаной и Кирюшей, она позировала, я снимала. У меня с той же фотосессии несколько снимков есть дома, и у Оксаны тоже. Вот только этот снимок ей особенно нравился, и она его с собой в бумажнике возила, и к бабке в том числе. А на снимке Оксана с двумя мальчиками, и кто-то из них точно Кирюша, а второй — точная его копия.

Я изменила имена и город. Думаю, этого достаточно, чтобы история не дошла до Ивана, потому что ему я рассказывать ничего не буду. Фотографию мы с Михаилом сожгли. Я не знаю, что про все это думать и как теперь жить, думая об этом каждую минуту.

Шесть дней назад мне позвонил друг. Позвонил в два часа ночи и сказал срывающимся от злости и какой-то растерянности голосом: «Хватит, ну хватит придуриваться!».

На мои слова о том, что звонок посреди ночи — это и есть «придуриваться», он закричал, как мне показалось, нетрезвым голосом: «Скажи еще, что не звонила мне, скажи, что вы не сговорились! Оставь меня в покое!».

Он бросил трубку, а мне что-то не по себе стало, как говорится «повело». Потому что показалось — не от алкоголя у него голос дрожал. От ужаса.

Бросилась ему звонить — занято. Через минуту — занято. И через пять минут, и через двесять. Думала — не поехать ли проведать? Не поехала. Может, потому и жива.

За полночь Вадиму позвонил его брат. В трубке раздалось: «Иду. Уже иду». Брат мог нагрянуть и ночью, и Вадим, не сильно удивившись, спросил: «Где ты? Тебя встретить? Ты в подъезде?», на что звонивший ответил: «В подъезде». Вадим выбежал в подъезд, спустился до первого этажа, никого не встретил. Этот разговор он передал брату, когда позвонил тому с претензией: «Сказал же, что в подъезде, так где же ты?». Брат объяснил, что у себя дома. Вадим назвал его шутником, они немного разругались.

Потом раздался следующий звонок.

Судя по распечатке оператора, которую вложили в дело, звонки начались в половину первого ночи и шли все ускоряясь — сначала через 6 минут, под конец — каждые 10 секунд. Звонили друзья, знакомые и коллеги — строго по алфавиту, не пропуская никого из телефонной книги.

Естественно, никто из нас ему на самом деле не звонил.

Тем, звонки от кого шли первыми, Вадим успел перезвонить. Из этих разговоров стало ясно, что каждый из «звонивших» повторял одну и ту же фразу: «Иду. Уже иду».

Сколько времени Вадим успокаивал себя тем, что это розыгрыш? В какой момент ему стало смертельно страшно — когда раздался звонок от нотариуса? Или когда в полтретьего ночи «позвонили» из мебельного салона? К тому времени звонки шли уже почти непрерывно, не позволяя дозвониться ни до кого.

Последним в списке под буквой «Я» был записан его собственный номер. С него и поступил последний звонок.

Нашли его под кроватью, в спальне, замотанного в одеяло. Голова была повернута так, словно он смотрел в лицо тому, кто заглядывал под кровать, стоя на пороге. Все двери — от входной до двери в спальню — были открыты настеж.

Полицию, которая его и нашла, вызвала бабка-соседка, живущая тремя этажами выше — еще в час ночи мимо ее квартиры медленно прошагал «шуршащий урод». «Урод» шел так медленно, что и через полчаса был виден в глазок ее квартиры — минул только один лестничный пролет. С тех пор она звонила каждые пять минут, пока не добилась своего — приехавшие менты, поднимаясь к ней, увидели распахнутую дверь Вадима.

Внятно объяснить, почему это был именно «урод», бабка не смогла. А про шуршание утверждала, что услышала его из-за своей запертой двери.

Официально Вадим умер от инфаркта. Дело закроют за отсутствием состава преступления. Я уже уничтожила свой телефон и удалила с компьютера Skype. Купила затычки для ушей, но с ними только хуже — когда их вставляешь, от каждого движения головы они шуршат.

Летом 2001 года стояла страшная жара. Из города мы переехали на дачу, спасаясь от зноя, но это мало помогало. Все ждали дождя, и он, наконец, пришёл: ночью началась сильнейшая гроза. Ветер свирепствовал, раскаты грома были оглушительные. Вдруг раздался резкий хлопок, словно во дворе лопнул огромный воздушный шар, мы выглянули в окно. Полыхала старая засохшая яблоня во дворе.

Несмотря на ливень, муж выбежал тушить пожар, но очень быстро вернулся, не завершив тушение — он весь промок и дрожал. Как позже выяснилось, совсем не от холода: он кого-то видел, но не мог описать точно, как он выглядел. Он даже не был уверен, человек ли это был. По его словам, что-то очень высокое за два метра ростом ходило у нас возле сарая и, увидев моего мужа, направилось к нему. Тут он и не выдержал — рванул что есть мочи в дом...

Немного успокоившись, мы решили, что ему все-таки показалось — на улице была темнота, и это могла быть всего лишь тень.

Этой же ночью, ближе к трем часам, мне всё еще не спалось. На улице бушевало ненастье. Я решила сходить на кухню попить чая и через окно кухни заметила странную тень, хаотично перемещавшуюся по двору. Она резко перепрыгивала с места на место. Удивлённая, я открыла окно. Ветер уже утих, но лило ещё прилично, видимость была плохая. Я начала присматриваться, но тени нигде не было. Успокоившись, я уже собралась закрыть окно, когда на гараже я заметила два светлых огонька. Всмотревшись во тьму, я заметила, что огоньки шевелятся. Это выглядело, как глаза кошки, которая готовится прыгнуть на добычу. Я закрыла окно и с воплями побежала к мужу. С ним мы еще раз проверили замки на дверях и всю ночь просидели в обнимку, не сомкнув глаз.

Наутро последствия бури были налицо — поваленные деревья, обвалившая крыша сарая у соседей... Но была еще одна вещь, которую тогда мы объяснить не смогли: наша соломенная садовая мебель была разодрана в клочья.

Недолго думая, мы собрались и уехали домой в город. Все было хорошо, и мы забыли ту историю, как страшный сон. До вчерашнего дня.

Мы снова ночевали на даче. Утром, когда я выходила на улицу, муж крикнул мне из спальни:

— Зая, ты слышала, какая страшная гроза была ночью?

— Нет, дорогой, — ответила я, пытаясь скрыть дрожь в голосе.

Пускай он увидит это позже — и, Боже, пускай он решит, что это бродячая собака оставила эти жуткие царапины на входной двери!

Знаете, как выглядят девочки и молодые девушки, когда испытывают парализующий страх? Может быть, так выглядят и юноши, и люди постарше, не знаю. Я видела такое в пионерском лагере, у девочки, которая до обморока боялась пауков, а ей их положили тридцать штук в тарелку под крышечкой, где лежал ее кусочек торта на «после ужина». Она подняла крышечку, и они поползли — по тумбочке, по ее руке, все пирожное шевелилось от их круглых телец и суставчатых ног. Тот, кто это сделал, ожидал, что она завизжит. Она молчала. И лицо ее застыло на полминуты тем самым выражением — не страх, не отвращение, а детская изумленная обида. Так мог выглядеть ребенок, вбежавший новогодним утром в комнату за подарками и обнаруживший, что елки уже нет, и праздника не будет. Глаза, рот, брови — все это выражало одно: «Как это может быть? Почему это происходит со мной? Пусть этого не будет!». И лишь когда ее тронули за плечо — она завопила. И лицо ее исказилось привычным омерзением, губы разошлись и искривились, нос сморщился, глаза брызнули слезами. Она отказалась спать в этой комнате. И я не могла спать всю ночь, потому что видела перед собой ее лицо. И думала, что именно так добрая, наивная душа встречает самое страшное — удивлением и обидой. «Как это может быть? Как это может быть со мной?».

История о другом. История о моей подруге, которая пропала без вести пол года назад.

Я хочу, чтобы вы все знали: Лиза Пряникова — самый лучший, честный и добрый человек, какой только может быть на свете. Или «мог быть». Она была, как ее фамилия, приятная, гостеприимная, обещающая покой и уют. Она была из тех, кто не задумывается, когда видит падающего на улице человека. Брала к себе кошек, от которых хотели избавиться хозяева, искала им новые дома. Не давала спуску, если кто-то при ней начинал зло сплетничать об отсутствующих.

Когда мы увидели эту женщину... Я бы прошла мимо. Успокоила бы свою совесть тем, что она просто юродивая — уж очень не хотелось подходить. Выше пояса она была завернута в черный шерстяной платок, покрывавший ее голову и спадающий на лицо. Само лицо она закрывала руками. И весь этот черный кокон — ее голова, шея, плечи, руки — был неподвижен. Шевелились только ноги, и эти ноги ходили туда-сюда, подрагивая в коленях, словно она чуть приседала на каждом шаге. И шаги были разной длины. Она издавала звуки — вроде и речь, а вроде и хныканье. Такое неестественное, нарочитое хныканье.

Лиза сказала: «Женщине плохо, идем!» — и потянула меня за руку. Я старалась идти медленней, словно могла этим что-то оттянуть, отменить. Отчего-то обратила внимание, как тихо на улице. Где прохожие?

Но вблизи она вроде была похожа на человека. И сквозь ее хныканье даже стали понятны слова: «Не надо, не смотрите на меня». Она уклонялась от наших взглядов, отворачиваясь всем телом, наклоняясь вниз. И снова мне показалось, что верхняя ее часть — словно неподвижная насадка над обыкновенными человеческими ногами в довольно модных, не старушечьих брюках. Гнулась она только в поясе и ниже.

Лиза уже расспрашивала ее, что случилось; положила руку на черное плечо. Я сделала усилие, и, протолкнув сухой комок в горле, поддержала подругу: «Может, в милицию позвонить?». В этот момент женщина повернулась вполоборота, и я увидела уголок ее накрашенного рта... выступающий из-за края ладони. Получается, ее рот шире обеих ее ладоней? Или это были не губы?

Я подумала, меня вырвет, или я даже описаюсь — такая накатила тошнота и слабость. От отвращения. Я заставила себя сделать маленький шаг. Потом еще один. Хотела дотянуться до Лизы, схватить ее и уволочь подальше. Но она была полна решимости помочь этому чудовищу.

Женщина все причитала: «Не надо смотреть, не смотрите, только на лицо мое не смотрите, нет, нет». Развернулась и пошла от нас, приседая. Лиза забежала перед ней и силой отвела ее руки в стороны. И вот тут я второй раз в жизни увидела то самое выражение. Лизины глаза распахнулись, брови поднялись домиком, словно она хотела спросить: «Почему? За что мне это?». Но это было не просто удивление — то, что она видела в этот момент, было настолько отвратительно и страшно, что просто не могло существовать в мире.

Я бы все отдала в тот момент, чтобы рядом был еще кто-то, чтобы мне не пришлось идти к Лизе, уводить ее от этого зрелища, делить с ней кошмар. Но она стояла там с застывшим обиженным лицом, и я была ей нужна.

В тот момент, когда я рванулась к Лизе, женщина вырвала свои руки из ослабевших лизиных ладоней и, прижав их к лицу, как раньше, пошла к переулку, неся на вихляющих ногах неподвижный торс. И Лиза завыла. Как животное, как сумасшедшая. Она согнулась пополам, из глаз капали слезы, по подбородку текла слюна. Я трясла ее, пробовала обнять, поцеловать ее щеки, растереть ее холодные ладони, бормотала что-то. Постепенно она начала успокаиваться, рыдания перешли во всхлипывания. Я повела ее прочь оттуда, домой, в безопасность. Лиза закрывала руками зареванное лицо. Я обнимала ее за плечи, и ее спина под моей рукой была напряжена. Не просто напряжена — она была твердой как камень. И становилась все тверже.

«Лиза?» — она уже хныкала, тонко и однообразно. «Лиза!» — я попыталась убрать ее руки от лица.

«Не смотри на меня». Вот что она мне сказала. «Не смотри, не надо смотреть, не надо смотреть на лицо». Я зажмурилась, чтобы не видеть в подробностях того, что виднелось между ее пальцев. С закрытыми глазами я слушала только удаляющееся хныканье и неравномерные шаги. Больше я ее не видела.

Пишу в поезде, еду без билета, дал на лапу проводнице. Для себя пишу, привык к ежедневным отчетам. Напишу — прочитаю, как это все выглядит со стороны.

Я врач в поселковой больнице, главный и единственный, только чёрта с два я вам вернусь туда. А, ну да, еще вечно беременная курица с глазами-плошками — акушер-гинеколог, из местных. Если кто в поселке забеременеет — идут к ней, чай пить и на мужей жаловаться. А если осложнения — это ко мне. Я ж и терапевт, и ЛОР, и хирург. И патологоанатом. Рядом лес рубят под заводскую стройку — так работники тоже ко мне. Один из десяти по-русски понимает. Зато платят наличными, я из этих денег местных мужиков в санитары нанимаю, чтоб физическая сила под рукой была.

Сегодня двое притащили третьего. Со стройки. Они там в вагонах живут, вот эти вроде как соседи. Несколько дней назад в лес пошли, по грибы. Грибов им захотелось. Грибочков. Разошлись по сторонам. Тут этот, которого принесли, орет. В топь угодил, запнулся о корягу — и прямо спиной. Вытащили. Вся спина в черной жиже — щиплет, говорит. Пока до вагонов своих дошли, ему поплохело. Водкой подлечили. На следующий день ходил сонный, в глазах темнело, бригадир отправил в отгул. Вечером упал на пол, в горле захрипело, сознание потерял. Соседи, идиоты, решили, что сон — лучшее лекарство. После водки, надо полагать. Утром проснулись — он у своей койки стоит, к ним спиной. Звали, не дозвались. Простые люди, не отвечает человек — значит, не хочет! Ушли на смену.

Возвращались в вагончик, слышали, что он там ходит. Зашли — стоит в углу. Лицом в угол. И вслед за их движением спиной поворачивается. Попробовали к нему подойти — он так, задом наперед, и прыгнул.

Ко мне его притащили связанным. Санитары, которые встретили эту троицу, уже готовили смирительную рубашку. Он висел у них на руках, хрипя, но когда вошел я — выпрямился и посмотрел на меня... Спиной посмотрел, спиной. То самое движение, которым человек оборачивается, чтобы взглянуть на кого-то и замирает, уставившись. Но его голова была вяло опущена, а спина — напряжена, и эта спина поворачивалась за мной, куда бы я ни шел. Мало того — она хотела добраться до меня.

Как люди ходят задом наперед? Сгибают ногу, отводят назад, нащупывают опору. Здесь было иначе: спина рвалась ко мне из рук санитаров, пытаясь выбросить ноги так, словно они должны были гнуться в обратную сторону. Но они не гнулись.

Под одеждой спина оказалась покрыта черными бородавками. От плеч до копчика — плоские и выпуклые, размером с горошину.

Я приказал «обработать», чувствуя, что санитары вот-вот взбунтуются. На такое они не нанимались. Но мне на их нежные чувства было наплевать — смотрела-то она на меня.

Во время обработки спиртом лесоруб поднимался на коленях и локтях, наклонялся в мою сторону, выгибался горбом.

Закатали в рубашку, заперли в холодный подвал — вытрезвитель, он же морг. К ночи лесоруб скончался. Я зафиксировал факт смерти, велел санитарам обмыть тело и стал думать, как сделать так, чтобы мне его не вскрывать. Чтобы спихнуть его на районную больницу, мне нужна была причина. Чтоб найти причину — нужно было его вскрыть. Замкнутый круг.

Я заполнил все бумаги, накачался чаем, открыл дешевый подаренный коньяк. В два часа ночи решил, что боязнь трупов — это как раз то, чего мне в жизни не хватало. Взял инструменты, бланки и пошел.

Дернуло меня, когда уже руку на засов положил. Вот оно, передо мной — окошко в двери морга-вытрезвителя. Закрытое на шпингалет, закрашенное слоями краски — не пользовались никогда. Так почему не сейчас? Скальпелем расковырял краску.

Она стояла в метре от двери. Голова человека болталась на безжизненной шее, руки висели веревками, но голая спина и ноги с выступающими на них бородавками смотрели очень внимательно.

Я даже не знаю, куда едет поезд. Я не завидую тому, кто завтра полезет в морг. Может, хватит ума заглянуть в окошко. Я же не хочу касаться этой дряни никак, никаким образом. И не ищите, нет меня, пропал, уволился, послал всех к черту. Сучья жизнь…

Сейчас я расскажу вам историю, в которую мне самому очень трудно поверить. И я не поверил бы, если бы сам не увидел всё своими собственными глазами.

Вы, конечно же, знаете такую передачу, как «Городок». Да-да, это та самая передача, которая начала выходить ещё в 90-х годах. Я тогда был маленьким, и она казалась мне очень смешной. Сейчас она выходит очень редко. Как-то раз я, переключая каналы, попал на неё. Несмешные шутки, глупые сюжеты. Но меня пробрала ностальгия — вспомнилось время, когда я после каждого выпуска напевал: «Ах, как хочется вернуться…». Естественно, на меня нахлынули воспоминания детских лет и так далее, но среди них было одно очень странное: я стал вспоминать отрывки этой телепередачи, но актеров там было трое. Да, помимо Олейникова и Стоянова там был кто-то третий. Бред, конечно — ну, был, и что? Потом ушел. Но почему-то в голове возникали какие-то пугающие и бессвязные картинки. Я даже толком не мог вспомнить, о чем был этот выпуск.

Я перерыл весь Интернет, но ничего о третьем актере я так и не нашел. Я позвонил родителям и спросил, но отец сказал, что такого не было. Я бы забыл об этом, если бы мне не начали сниться кошмары, будто во сне я был участником этой телепередачи, а вокруг все было какое-то серое, депрессивное. Естественно, я так и не смог забыть об этом и решил во что бы то ни стало узнать, был ли третий.

Еще раз покопавшись в Интернете (и, естественно, ничего там не найдя), я отправился в Гостелерадиофонд. Стоит ли говорить, что мне отказали предоставить записи выпусков. Оказывается, нужно оформлять кучу бумаг, и, естественно, не бесплатно. В «Останкино» со мной и разговаривать не стали.

Дома я зашел в торрент-трекер и поставил на закачку первую серию «Городка». Конечно, там не было никакого третьего актера. Я уже было намеревался закрыть окно проигрывателя, но меня остановила та музыка. Я, как и в детстве, стал подпевать, но вдруг неожиданно остановился. В горле застыл комок. В титрах в колонке «В ролях» было имя в рамочке. Я думаю, не стоит говорить о том, что это значит.

Владислав Петренко. У меня появилась зацепка. Но Интернет снова молчал. После двухчасовых поисков и пролистования форумов я наткнулся на тему в каком-то форуме: «Помните ли вы Владислава Петренко из «Городка»? Куда он подевался?». Я стал жадно вчитываться в ответы. «Не помню», «Ты чего, их двое было всегда!» — в общем, ничего интересного. Но один участник под ником LorAn147 написал: «Да, я помню. Это был самый первый выпуск от 25 марта 1993 года». Попытки связаться с ним не принесли успеха, и неудивительно: последнее сообщение в этой теме было оставлено 4 года назад.

«Википедия» показала, что первый выпуск вышел в апреле, и это показалось мне странным. Но более я не продвинулся в своём «расследовании». Постепенно кошмары прошли, я уже стал забывать обо всём этом.

Спустя некоторое время отец позвонил и попросил оцифровать им с матерью запись свадьбы двоюродной сестры. Дело в том, что нам её скопировали на кассету для видоеомагнитофона еще в 1995 году, и она лежала, пылилась. А тут родители затеяли ремонт и собрали все кассеты с целью отнести на помойку. Фильмы не жалко, а свадьбу хорошо бы на DVD-диск перегнать. Ну, естественно, для меня это несложно, вот и забрал у них кассету и как-то ночью принялся за дело.

Как только процесс подошел к концу, я решил «поколдовать» с видео в «Vegas Pro» — подправить, придать современный вид. И тут случилось что-то невероятное. После окончания записи пошел выпуск телепередачи «Городок». Ну конечно — мы же дали родственникам кассету наспех, чтобы нам свадьбу переписали. А у нас тогда видеомагнитофон только появился, вот, видимо, отец и потестировал запись на «Городке».

Да, это то, что вы думаете. Там был тот самый Владислав Петренко. Вот только выглядел он крайне удрученным. Он шутил, даже неплохо играл, но было видно, что его что-то огорчает. Самое удивительное, что его коллеги меняли своё отношение к нему на протяжении выпуска. Поначалу они играли сценки и вели себя нормально, затем они словно перестали его замечать. В рубрике «Рекламная пауза» Стоянов, сидя в каком-то ресторане и по сюжету заказывая себе вино, разговаривает с Олейниковым. К ним подходит Петренко и что-то говорит (запись старая, на месте фразы только помехи). На это Стоянов, поворачиваясь в камеру, говорит: «Третий — лишний!». На этом рубрика кончается.

Ближе к концу выпуска звуковые помехи становятся постоянными. Можно лишь наблюдать за финальной сценой: Стоянов и Олейников куда-то провожают Петренко. Они довольны и счастливы, а он словно вот-вот заплачет.

Далее среди утихающего шума стал слышен голос. Вы не поверите — это был голос Олейникова, Стоянова и Петренко. Они ругались и доказывали Петренко, что он не нужен, будто бы он все портит. Он же просил их не выгонять его. Далее на экране застыла фотография газеты за 28 марта 1993 года. На ней была запечатлена новость: «Актер Владислав Петренко покончил жизнь самоубийством».

Под впечатлением от увиденного я пошёл спать. Проснулся уже поздним утром. Решил пересмотреть кассету, но то ли старая пленка не выдержала вчерашних манипуляций над ней, то ли ещё что-то, но видеокассета больше не воспроизводилась. А временный файл с «Городком» на диске я не сохранил. Позвонил отцу — он сказал, что не записывал ничего на кассеты, а в ответ на мою историю сказал только: «Надо отдыхать больше и не сидеть за компьютером ночами».

Прошел уже месяц, но я не могу успокоиться. Что случилось с Владиславом? Виноваты ли его коллеги? Получается, тот выпуск в апреле 1993 года, который официально считается первым, посвящен умершему актёру?

А ещё после всего этого меня пугает финальная песня передачи. Такая знакомая с детства...

Ах, как хочется вернуться,
Ах, как хочется ворваться
В городок,
На нашу улицу в три дома,
Где всё просто и знакомо,
На денёк.
Где без спроса ходят в гости,
Где нет зависти и злости, милый дом,
Где рождение справляют
И навеки провожают
Всем двором...

Прибежала ко мне в обед соседка — лицо белое, стеклянные глаза, руки трясутся, сказать ничего не может. Я так испугалась, думала, умер кто-то. Отпоила тетю Галю водой, и через полчаса она поведала мне свою историю. Случилась все это летом, средь бела дня, в присутствии многих односельчан.

Моя соседка погожим июльским утром отправилась на кладбище проведать могилу сестры. Она ходит туда очень часто, никаких небылиц никогда не придумывала. Ничего не предвещало ни изменений в погоде, ни других напастей. На кладбище она повстречала знакомых, поговорили о последних новостях, о хозяйстве... Собрались уже было возвращаться, как вдруг поднялся сильный ветер. Листья, ветки, деревья и кусты согнулись вдвое, в воздухе закружился песок, а люди просто сели на землю, чтобы не ветер не сбил их с ног.

Низко над землей по кладбищу летела большая грязно-серого цвета туча. Соседка говорит, что заметила у этой тучи что-то вроде постоянно меняющегося лица. Может быть, конечно, у страха глаза велики, но явно было в этой туче что-то сверхъестественное. Грохот на кладбище стоял жуткий. Тетя Галя хотела закрыть руками голову, но тело окаменело. У всех, кто там был, возникло ощущение присутствия некой потусторонней силы. Тетя Галя говорит, что она даже прощалась с жизнью, думала, что туча сейчас ее поднимет и либо унесет с собой, либо растерзает на месте. Туча, всё увеличиваясь в размерах, улетела по направлению к соседнему кладбищу (они у нас близко друг от друга находятся). Все произошло быстро, но люди еще долго сидели на земле. Стали понемногу подниматься, заговорить о произошедшем мало кто посмел. Соседка уверяла, что если бы пережила весь этот кошмар одна, то не поверила бы своим глазам и ушам, но людей-то на кладбище было не меньше десяти...

Усомниться в рассказе, глядя на бедную женщину, не получалось, да и свидетели, как выяснилось позже, никуда не делись. Все подтвержали, что так оно и было. Соседка месяцами боялась не то что к могиле сходить, а выйти из дому.

Летом мы с родителями поехали в деревню. Она находится недалеко от Йошкар-Олы. Ну, естественно, раз лето, то дискотеки и гулянки до утра. Эта история случилась на третий день после приезда в деревенский дом.

После дискотеки мы с братом возвращались домой. И по дороге поссорились достаточно сильно. Он развернулся и пошел к другу, ну а я продолжил свою дорогу домой. Пришел, зашел в маленький домик (у нас их два — один большой, в котором живут постоянно, другой маленький, который открывают только на лето). В этом маленьком домике нас с братом поселили, то есть мы в нем были одни.

Разделся, лег на кровать, лежу и думаю о чем-то своем. Вдруг в прихожей раздались шаги — тяжелые такие. Я подумал, что это брат мой вернулся. Отвернулся к стенке и лежу дальше. Открылась дверь, кто-то прошел и лег ко мне на кровать. Я лежу,не поварачиваюсь — так обиделся на брата. И вдруг под окном раздается голос: «Максим (это я), открой мне дверь, это брат твой — извини,если обидел!».

Вот тут у меня волосы дыбом встали. Я лежу, шелохнуться не могу и думаю: «Кто лежит со мной?». Начинаю медленно поворачиваться и вижу два желтых глаза и смутную темную фигуру. Как увидел это, подорвался с места и выбежал из дома, как ошпаренный. Брат говорит: «Что с тобой? У тебя лицо такое...». Я ему сразу все рассказал. Он мне не поверил сначала, но потом опять вспомнил, какое у меня было лицо, и промолчал...

Произошло это совсем недавно. Начало было банальным — проблемы, нервы и всё прочее, и я решила себя побаловать чашкой кофе с мороженым. Мороженого ночью, само собой, дома не было. Слава Богу, живу я не в деревне, и в пяти минутах есть отличный круглосуточный супермаркет. Район у нас не криминальный и я, как думала, не рисковала абсолютно ничем.

Путь в магазин лежал через аллейку, в которой и днём и ночью было светло и людно. Прекрасная погода и ночная прохлада меня расслабили и успокоили. Вышла на аллею — там было неожиданно тихо и пусто, несмотря на выходные и праздники. Сбоку у крайней лавочки на коленях спиной ко мне сидел мужчина и как-то дёргано перебирал руками по земле. «То ли потерял что-то, то ли плохо человеку», — подумала я. Во мне проснулось сострадание, и я спросила у мужчины, могу ли я ему помочь — издали, правда. И что-то мне подсказывает, что я поступила очень правильно, что не подошла к нему — иначе я бы вряд ли сейчас писала это...

Мужчина повернулся ко мне и начал приближаться — по-прежнему на коленях и как-то неожиданно шустро для такого способа передвижения. Когда он был достаточно близко (а у меня близорукость, и вижу я отчетливо в пределах максимум пяти метров), у меня душа просто в пятки ушла: глаза его были будто подернуты серой пленкой, и он принюхивался — вы понимаете, он полз на звук и запах, он меня вынюхивал!

С воплем, которому позавидовала бы любая сирена, я побежала в сторону магазина, где отдышалась, купила коньяка и нежданно-негаданно наткнулась на старого друга. Он меня успокоил и предложил проводить домой. Да-да, через ту же самую аллейку. Друг у меня крупного телосложения и постоять за нас двоих сможет — вот я и согласилась. Тем более было интересно, что же это за скотина испортила мне поход за мороженым.

Мы пришли на аллею. Было светло, везде стояли компании весёлой молодежи, несмотря на всю полицию мира пьющие пиво и не только. Шум-гам, смех... Они что, за пять минут там все образовались?..

Не знаю, что это было, и знать не хочу. Но знаете, мне до сих пор страшно. Ведь он знает мой запах...
метки: на улице странные люди что это было?