Комбинации против Хода Истории

3.
    Контуженого солдата Гужонкова привели в колбасную. Одну ногу он приволакивает, голова, несколько пригнутая к правому плечу, вздрагивает. На нём засаленный зипун с клочьями на локтях. Обут в лапти.
    – Колбаской подкормить желаете? – крикнул куражливо. Увидел огромного бородача. Стул, на котором тот сидел, казался детским, шевельнись гигант – рассыплется.
    – Какое богатырство! – воскликнул Гужонков. – Моей бы жене такого... – визгливо хохотнул.
    Пудовочкин рассмеялся заразительно, как смеются счастливые дети. На табуретке рядом с ним – пистолет, накрытый косынкой. На подносе впереди – нарезанная кусками колбаса.
    – На – ешь! – он протянул Гужонкову большой кусок.
    Солдат глядел, соображая. Понял: с ним играют. Взял колбасу – тут же уронил на пол. Вскрикнул, привычно ломаясь:
    – О–ох! Рученьки не держат!
    – А мы повторим, – благодушно сказал Пудовочкин.
    И вновь колбасный обрезок на полу. Гужонков причитает плаксиво:
    – Беда мне с моим калечеством! Кто уплотит за меня?
    – Ешь, – Пудовочкин как ни в чём не бывало протягивает третий кусок.
    Солдат поднёс колбасу к носу: видимо, хотел ещё поломаться, но не вытерпел – уж больно соблазнительный дух бьёт в ноздри! Голод сказался. Стал жадно есть. Лавка полна красногвардейцев; молчат, с любопытством смотрят.
    – Бери, бери – закусывай, – улыбчиво поощряет Пудовочкин.
    Гужонков хватает с подноса куски колбасы, торопливо жуёт, с усилием глотает непрожёванное. Пригнутая к плечу голова вздрагивает, весь он трясётся.
    – Советскую власть лаешь? – бесцветно спросил Пудовочкин.
    Контуженый с неохотой прервал еду. Буркнул:
    – Ругаю.
    – За чего?
    – За германский мир. За посрамленье России!
    Красногвардеец Сунцов хихикнул:
    – Артист!
    Пудовочкин с удовольствием глядел на калеку.
    – А чего тебе Россия? Ей до тебя, чай, и дела нет.
    Арестант всмотрелся в него, глаза вдруг налились кровью, он затрясся ещё сильнее, притопнул здоровой ногой.
    – Как это – дела нет? Я за неё принял моё страданье и желаю принять и мою долю славы! Победи Россия германца – у неё слава! И я могу всякому сказать, что не бросовый я человек, а я человек от славы России!
    – Ты погляди! – восхищённо воскликнул Сунцов. Кругом смеялись.
    – А ты нахал, – мягко высказал Пудовочкин калеке. – Так и надо. Мы все нахальные. Ешь досыта!
    Красные ржали, но без злобы. Солдат потоптался и опять за колбасу. Вдруг увидел направленный на него пистолет. Десятизарядный "манлихер" в ручище гиганта представлялся дамским оружием.
    Гужонков с набитым ртом спросил так, как спрашивают, нет ли чего запить:
    – Убьёшь?
    – Необязательно. Я нахальных уважаю. Назови кого–любого врага заместо себя, вон хоть бы колбасника, мы ему – аминь, а тебя возьму в мой штаб.
    Стоящий арестант подёргивался, а лапища богатыря с пистолетом была недвижна, глаза веселы.
    Калека с внимательностью раздумывал:
    – В штаб? 
    – Ага! Ты человек военный. Нахальный. Будешь не бросовый, а от нашей славы человек, от ба–а–льшой славы...
    Гужонков подался к сидящему: – Серун! – внезапно кинул руку ему в лицо. Кулак слегка коснулся его носа. Пудовочкин неожиданно – нестерпимо–режуще для слуха – взвизгнул, прыжком взлетел на ноги, отпрыгнул назад, крича: – А–ааа! – стреляя в Гужонкова.